«Писатель пишет жизнью своей». 120 лет со дня рождения Александра Фадеева

«Писатель пишет жизнью своей» 

120 лет со дня рождения русского писателя Александра Александровича Фадеева

Александр Александрович Фадеев родился 24 декабря 1901 года в селе Кимры Тверской губернии. Вырос в семье учителя, отец и мать были профессиональными революционерами.

С детства много читал, с ранних лет сочинял рассказы и сказки.

С 1908 года жил у тёти на Дальнем Востоке, учился во Владивостокском коммерческом училище (1912-1919).

По утверждению автора романа «Фадеев» из серии «ЖЗЛ» Василия Авченко, Дальний Восток сформировал личность будущего писателя.

В годы учёбы печатал рассказы и стихи в студенческой газете, получал гонорар. Подрабатывал репетиторством. Училища не окончил – занялся подпольной большевистской деятельностью, стал партийным агитатором.

Член Российской коммунистической партии с 1918 года. Участвовал в Гражданской войне на Дальнем Востоке, принимал участие в подавлении Кронштадтского мятежа 1921 года. После ранения, полученного в Кронштадте, был отправлен на лечение в Москву.

Учился в Московской горной академии (1922-1924), в 1924-1926 годах занимался партийной работой в Краснодаре и Ростове-на-Дону.

Первая повесть Фадеева, «Разлив», была напечатана в 1923 году в журнале «Молодая гвардия», рассказ «Рождение Амгуньского полка» (первое название – «Против течения») появился в 1924 году в альманахе «Молодогвардейцы».

Роман «Разгром» (1927) посвящён партизанскому движению на Дальнем Востоке времён Гражданской войны. Глубокое понимание психологии героев позволило создать ряд ярких запоминающихся образов.

В прижизненной энциклопедической статье написано, что ««Разгром» Фадеева по праву вошел в железный фонд советской литературы».

В 1931 году «Разгром» был экранизирован (реж. – Н. Береснев). В 1958 году режиссёры М. Калик и Б. Рыцарев создали фильм «Юность наших отцов» по мотивам романа.

Роман А. Фадеева «Последний из удэге» о событиях Гражданской войны в 4 частях (1929-1944) остался не оконченным.

Кроме художественных произведений, Фадеев писал литературно-критические статьи.

Фадеев был одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и Всесоюзного объединения Ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП) (1926-1932); затем – секретарь, председатель правления Союза писателей СССР (с 1934), генеральный секретарь (1946-1954); член ЦК КПСС (с 1939).

Главный редактор «Литературной газеты» (1942-1944), стал учредителем и членом редколлегии журнала «Октябрь».

В определённый период времени Фадеев стоял надо всеми советскими писателями, был «настоящим генералом советской литературы» или «писательским министром».

В годы Великой Отечественной войны Фадеев выступал как публицист, писал для Совинформбюро и для газеты «Правда».

Самый известный роман Александра Фадеева – «Молодая гвардия» (1943-1945, вторая редакция – 1951). Основанный на реальных событиях, роман рассказывал о подвиге комсомольцев-подпольщиков в период фашистской оккупации Краснодона. Настоящие герои и в то же время – живые, обаятельные Олег Кошевой, Ульяна Громова, Сергей Тюленин, Любовь Шевцова, чью судьбу автор рассказал подробно и честно (разумеется, не без художественного преувеличения) стали героями не одного поколения советских читателей и зрителей.

В 1948 году режиссёр Сергей Герасимов (друживший с Фадеевым и получивший от него роман ещё на стадии рукописи) снял одноимённый фильм.

Самым удачным давно признан первый авторский вариант романа. Опубликованный в 1946 году, он принёс Фадееву признание читателей и множество наград. Однако позднее Фадееву пришлось переработать роман в части «усиления руководящей роли партии».

Пришлось переделывать фильм и С. Герасимову.

«Когда картина была готова, оказалось, что все в ней сделано неправильно. Не могут сами комсомольцы создать организацию, пока им сверху распоряжение не спустили. И картину не выпустили на экран, – вспоминает киновед, многолетний преподаватель ВГИКа К.М. Исаева. – Началась длительная торговля. Герасимову удалось такое, чего больше никому не удавалось. Он сумел в разговоре со Сталиным держаться очень твердо на мысли о том, что надо оставить две серии и сокращать нельзя. И почему-то Сталин согласился. А Фадеев дал Герасимову карт-бланш, сказав, чтобы он по-своему исправлял, а он, Фадеев, будет по-своему исправлять...

Они переснимали картину. В Краснодон не ездили, просто прибавили историю Проценко...». Роль партийного руководителя сыграл А. Хвыля.

Требуемые изменения были внесены. Оба произведения искусства – и роман, и фильм «Молодая гвардия» – сохранились и в авторской версии, и доработанные.

Также Фадеев писал документальные очерки о героях революции, о блокаде Ленинграда. В посмертный сборник Фадеева «За тридцать лет» (1957) вошли литературно-критические статьи.

Не был окончен роман «Черная металлургия». Главная проблема заключалась в том, что при создании произведения писателю нужно было опираться на фальсифицированные факты.

Как высокопоставленный руководитель, Фадеев должен был поддерживать и «проводить в жизнь» решения, которые нередко противоречили его личному мнению, представлениям и моральным установкам. В 1946 году было принято печально известное «Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Михаил Зощенко и Анна Ахматова были названы в нём «подонками и пошляками». Согласно документу, все произведения М. Зощенко надлежало изъять из магазинов и библиотек в течение года. То же с Ахматовой.

Известно, что спустя два года Фадеев собирал средства для помощи и Зощенко, оставшемуся без средств, и больному Андрею Платонову, по жизни и творчеству которого также «проехалось» то Постановление.

«А скольких Фадеев спас от лагерей, скольких выручил (даже если публично, случалось, осуждал) – не счесть. Помогал Гайдару, Зощенко, Ахматовой, Пастернаку, Платонову, Булгакову... Не отворачивался от «зачумленных». Написал многие десятки ходатайств о пересмотре дел. Это тоже литература, причем высочайшей пробы: та, от которой зависят судьбы, – пишет автор романа «Фадеев» из серии «ЖЗЛ» В. Авченко. – Фадеев – не святой, но он и не исчадие. Списка погубленных им нет, зато список спасенных им – впечатляющ. Для других он был адвокатом – прокурором стал лишь себе. Будучи и частью системы, и одним из ее архитекторов, он считал, что отвечает за все».

Постоянно раздираемый внутренними противоречиями, Фадеев много лет мучился от депрессий и бессонницы, страдал алкогольной зависимостью.

В мае 1956 года, на XX съезде КПСС писатель М. Шолохов подверг деятельность Фадеева суровой критике. Утверждалось, что Фадеев впрямую виновен в уничтожении и преследовании писателей. В результате Фадеев был по сути исключён из рядов ЦК КПСС (стал лишь кандидатом в члены ЦК). После съезда Фадеев покончил жизнь самоубийством. К этому шагу писатель готовился: привёл в порядок свои бумаги, оставил несколько писем.

Только в 1990 году было обнародовано предсмертное письмо Фадеева в ЦК КПСС: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено...

Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни...».

Этот честный, полный боли и трагизма текст – один из подлинников своей эпохи – стоит прочитать целиком.

Разумеется, официальной причиной самоубийства Фадеева была признана алкогольная зависимость. Но – кто же тогда написал столь внятные, связные и, увы, во многом справедливые прощальные строки?..

В. Авченко утверждает, что «одна из главных его драм – драма нереализованности. У Фадеева, по существу, всего две законченные книги – и масса обрывков, замыслов, идей...».

«Писатель пишет жизнью своей» – высказывание А. Фадеева. Вышло так, что А. Фадеев написал своей жизнью – своими убеждениями и делами своими – гораздо больше, чем осталось от него в художественной литературе. Он «писал» сразу в историю – не только литературы, но и всей страны...

Александр Фадеев, роман «Разгром», фрагмент, начало

I. Морозка

Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор. С полей тянуло гречишным медом. В жаркой бело-розовой пене плавало над головой июльское солнце.

Ординарец Морозка, отгоняя плетью осатаневших цесарок, сушил на брезенте овес.

– Свезешь в отряд Шалдыбы, – сказал Левинсон, протягивая пакет. – На словах передай... впрочем, не надо – там все написано.

Морозка недовольно отвернул голову, заиграл плеткой – ехать не хотелось. Надоели скучные казенные разъезды, никому не нужные пакеты, а больше всего – нездешние глаза Левинсона; глубокие и большие, как озера, они вбирали Морозку вместе с сапогами и видели в нем многое такое, что, может быть, и самому Морозке неведомо.

«Жулик», – подумал ординарец, обидчиво хлопая веками.

– Чего же ты стоишь? – рассердился Левинсон.

– Да что, товарищ командир, как куда ехать, счас же Морозку. Будто никого другого и в отряде нет...

Морозка нарочно сказал «товарищ командир», чтобы вышло официальной: обычно называл просто по фамилии.

– Может быть, мне самому съездить, а? – спросил Левинсон едко.

– Зачем самому? Народу сколько угодно...

Левинсон сунул пакет в карман с решительным видом человека, исчерпавшего все мирные возможности.

– Иди сдай оружие начхозу, – сказал он с убийственным спокойствием, – и можешь убираться на все четыре стороны. Мне баламутов не надо...

Ласковый ветер с реки трепал непослушные Морозкины кудри. В обомлевших полынях у амбара ковали раскаленный воздух неутомимые кузнечики.

– Обожди, – сказал Морозка угрюмо. – Давай письмо.

Когда прятал за пазуху, не столько Левинсону, сколько себе пояснил:

– Уйтить из отряда мне никак невозможно, а винтовку сдать – тем паче. – Он сдвинул на затылок пыльную фуражку и сочным, внезапно повеселевшим голосом докончил: – Потому не из-за твоих расчудесных глаз, дружище мой Левинсон, кашицу мы заварили!.. По-простому тебе скажу, по-шахтерски!..

– То-то и есть, – засмеялся командир, – а сначала кобенился... балда!..

Морозка притянул Левинсона за пуговицу и таинственным шепотом сказал:

– Я, брат, уже совсем к Варюхе в лазарет снарядился, а ты тут со своим пакетом. Выходит, ты самая балда и есть...

Он лукаво мигнул зелено-карим глазом и фыркнул, и в смехе его – даже теперь, когда он говорил о жене, – скользили въевшиеся с годами, как плесень, похабные нотки.

– Тимоша! – крикнул Левинсон осоловелому парнишке на крыльце. – Иди овес покарауль: Морозка уезжает.

У конюшен, оседлав перевернутое корыто, подрывник Гончаренко чинил кожаные вьюки. У него была непокрытая, опаленная солнцем голова и темная рыжеющая борода, плотно скатанная, как войлок. Склонив кремневое лицо к вьюкам, он размашисто совал иглой, будто вилами. Могучие лопатки ходили под холстом жерновами.

– Ты что, опять в отъезд? – спросил подрывник.

– Так точно, ваше подрывательское степенство!.. – Морозка вытянулся в струнку и отдал честь, приставив ладонь к неподобающему месту.

– Вольно, – снисходительно сказал Гончаренко, – сам таким дураком был. По какому делу посылают?

– А так, по плевому; промяться командир велел. А то, говорит, ты тут еще детей нарожаешь.

– Дурак... – пробурчал подрывник, откусывая дратву, – трепло сучанское.

Морозка вывел из пуни лошадь. Гривастый жеребчик настороженно прядал ушами. Был он крепок, мохнат, рысист, походил на хозяина: такие же ясные, зелено-карие глаза, так же приземист и кривоног, так же простовато-хитер и блудлив.

– Мишка-а... у-у... Сатана-а... – любовно ворчал Морозка, затягивая подпругу. – Мишка... у-у... божья скотинка...

– Ежли прикинуть, кто из вас умнее, – серьезно сказал подрывник, – так не тебе на Мишке ездить, а Мишке на тебе, ей-богу.

Морозка рысью выехал за поскотину.

Заросшая проселочная дорога жалась к реке. Залитые солнцем, стлались за рекой гречаные и пшеничные нивы. В теплой пелене качались синие шапки Сихотэ-Алиньского хребта.

Морозка был шахтер во втором поколении. Дед его – обиженный своим богом и людьми сучанский дед – еще пахал землю; отец променял чернозем на уголь.

Морозка родился в темном бараке, у шахты № 2, когда сиплый гудок звал на работу утреннюю смену.

– Сын?.. – переспросил отец, когда рудничный врач вышел из каморки и сказал ему, что родился именно сын, а не кто другой.

– Значит, четвертый... – подытожил отец покорно. – Веселая жизнь...

Потом он напялил измазанный углем брезентовый пиджак и ушел на работу.

В двенадцать лет Морозка научился вставать по гудку, катать вагонетки, говорить ненужные, больше матерные слова и пить водку. Кабаков на Сучанском руднике было не меньше, чем копров.

В ста саженях от шахты кончалась падь и начинались сопки. Оттуда строго смотрели на поселок обомшелые кондовые ели. Седыми, туманными утрами таежные изюбры старались перекричать гудки. В синие пролеты хребтов, через крутые перевалы, по нескончаемым рельсам ползли день за днем груженные углем дековильки на станцию Кангауз. На гребнях черные от мазута барабаны, дрожа от неустанного напряжения, наматывали скользкие тросы. У подножий перевалов, где в душистую хвою непрошенно затесались каменные постройки, работали неизвестно для кого люди, разноголосо свистели «кукушки», гудели электрические подъемники.

Жизнь действительно была веселой.

В этой жизни Морозка не искал новых дорог, а шел старыми, уже выверенными тропами. Когда пришло время, купил сатиновую рубаху, хромовые, бутылками, сапоги и стал ходить по праздникам на село в долину. Там с другими ребятами играл на гармошке, дрался с парнями, пел срамные песни и «портил» деревенских девок.

На обратном пути «шахтерские» крали на баштанах арбузы, кругленькие муромские огурцы и купались в быстрой горной речушке. Их зычные, веселые голоса будоражили тайгу, ущербный месяц с завистью смотрел из-за утеса, над рекой плавала теплая ночная сырость.

Когда пришло время, Морозку посадили в затхлый, пропахнувший онучами и клопами полицейский участок. Это случилось в разгар апрельской стачки, когда подземная вода, мутная, как слезы ослепших рудничных лошадей, день и ночь сочилась по шахтным стволам и никто ее не выкачивал.

Его посадили не за какие-нибудь выдающиеся подвиги, а просто за болтливость: надеялись пристращать и выведать о зачинщиках. Сидя в вонючей камере вместе с майхинскими спиртоносами, Морозка рассказал им несметное число похабных анекдотов, но зачинщиков не выдал...